Читать интересную книгу Дома мы не нужны. последняя битва спящего бога - Василий Лягоскин

А еще привычно шевельнулась тень у двери – высокой и широкой, покрытой затейливой резьбой – и прокуратор (как там зовут этого распорядителя – Клеон, кажется) выступил вперед на шаг, и махнул рукой. Лицо его было богато мимикой; безо всяких слов он и распорядился и сменой посуды, и обещанием скорой расправы над провинившимся рабом и…

Бесшумной тенью мелькнул апалекта, убирающий со стола. А рядом уже застыл с чистой посудой структор, готовый придать пиршественному столу первозданный вид.

Борис между тем перестал удивляться, хотя за пятьдесят два года прожитой жизни такого фортеля судьба ему еще не выкидывала.

– Если это сон, или кома в госпитале Хайфы, надо насладиться по полной. Кстати, – оглянулся он, отпив глоток подогретого вина, сдобренного пряностями настолько, что первоначального букета невозможно было различить, – тут ведь накрыто на несколько персон. И кого это мы ждем? Кто вместе со мной будет пить это великолепное, хотя и испорченное немного пряностями вино, есть это жаренного павлина, или этих рябчиков, искусно уложенных на блюдо целой горой. Что интересно – буржуев еще нет, а рябчики – пожалуйста.

Он схватил с самого верха одну маленькую тушку и… сжевал ее целиком, с костями, которых не ощутил. А может там их и не было?

– А это что? Устрицы? Никогда не пробовал… Мда… Все таки мясо лучше. Да! – о гостях! Может это будут гурии, раз уж мы заговорили о рае?

У двери опять шевельнулся Клеон. Барух махнул рукой – этот жест был привычным, а значит не его, не левинский, и означал он: «Говори!»

– Господин мой, Марк Туллий, – густым, хорошо поставленным голосом провозгласил прокуратор, – прибыли гостьи твои, которые согласились разделить трапезу с тобой..

Левин едва не поперхнулся нежнейшим паштетом; Клеон говорил на древней латыни, и Барух его прекрасно понимал. Для пробы он, откашлявшись, произнес совсем коротко: «Кто?»

Раб у двери (высокопоставленный, но все таки раб) если и удивился забывчивости хозяина, виду не подал, и так же торжественно произнес:

– Терентия Квинтилла, дочь Августа, и Ливия Терция, дочь Сципиона.

Девушки – а это, судя по именам и нарядным девичьим столам – были дочери знатных патрицианских родов, словно ждали этих слов; они действительно прозвучали как приглашение. И молодые патрицианки вплыли в залу с гордо поднятыми головами. Осанку эту матери ставили дочерям с самого раннего детства; научиться простолюдинке за день, или даже год было нереально. Это были лучшие дочери своего народа – для этого времени, а Левин в своем сне попал, как он помнил из учебника истории древнего мира за пятый класс, в этот самый Древний мир. Древний им, если точнее. Во времена Цезаря, Суллы, или того самого Лукулла. Или Спартака, который, может быть, громит сейчас римские легионы.

– Нет, – отметил он памятью хозяина дома, вскакивая навстречу гостьям, – никакого восстания еще не было. Хотя имя Спартак достаточно известно.

Впрочем, о знаменитом гладиаторе можно было подумать и позже, а пока он отпустил вожжи, разрешил рассыпаться в приветствиях:

– Божественная Ливия Терция, великолепная Теренция Квинтилла, как мне выразить ты радость, что испытал я, лицезрея ваши лица, пред которыми бледнеют лик и греческих, и римских богинь…

Левин с удивлением отметил, как ловко он спрыгнул с ложа, несмотря на застарелый радикулит, и как непривычно плоско у него под туникой – там где раньше он гордо похлопывал по отчетливо выпирающему пузу.

– Черт возьми, – он, как обычно в минуту волнения, перешел на русский язык, – что вокруг происходит? Куда я попал? И сколько мне теперь лет – не скажешь, барышня?

Барух повернулся к стоящей впереди подруги (а может и наоборот, соперницы – кто их знает?) красавице с вопросом, на который она, естественно ответить не могла. Но ответила!

– Двадцать, не больше, – на чистейшем русском языке произнесла Ливия Терция, изумившаяся как бы не больше его.

– Как?! – воскликнула пораженно Теренция Квинтилла – не менее чисто на языке Пушкина, – вы говорите по-русски?

Левин когда-то давно, в школе, пытался представить себе, что такое немая сцена. И только сегодня не понял, а до дрожи в коленках прочувствовал, что это такое! Секунды тянулись и тянулись; рабы (в их числе и две рабыни, занырнувшие в двери следом за госпожами) кажется даже боялись вздохнуть. Наконец Левин не выдержал первым:

– Давайте знакомиться по-настоящему. Может вместе поймем, что за ерунда тут творится. Я Барух… точнее Борис Николаевич Левин; родился в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году в Самарканде; русский еврей. В девяносто втором эмигрировал в Израиль, работаю… работал в Хайфе электриком. Сейчас изображаю здесь хозяина дома – патриция Марка Туллия.

– А я Света; Светлана Кузьмина, тоже шестьдесят третьего года рождения. Учительница начальных классов из Вологды. Как попала сюда, не знаю. Ощутила себя в облике этой самой Ливии, после того, как, – девушка помялась, но все таки решилась продолжить, хотя видно было, с каким трудом она выталкивает из себя слова, – после того, как прыгнула с седьмого этажа, в окно собственной квартиры. Сама.

Она с непонятным вызовом посмотрела на Бориса, и тот смутился, пробормотал негромко:

– Были причины?

– Нет, – все с таким же вызовом отрезала Светлана, – не было причин ни умирать, ни жить. Ничего впереди не было – ни любви, ни одного родного человека. Только одиночество и зов бездны. Вот я и поддалась этому зову.

Она уставилась на Бориса своими огромными глазищами, и парня (а как еще его называть, двадцатилетнего?) словно объяло теплым облаком нежности – той самой, которую девушка копила всю жизнь.

– Эй, – достучалась до его сознания откуда-то издалека вторая девушка, – а мне представиться можно?

– Давай, – очнулся Борис, все еще пребывая в необыкновенно приподнятом состоянии духа.

– Я Жадова, Ирина Васильевна, окончила консерваторию по классу фортепиано; работала в музыкальной школе, в Самарской области. Тоже, как бы это сказать…

– Одинокая, и без всяких шансов, – подсказал Борис, и смутился от собственной резкости.

А Ирина не обиделась, кивнула:

– Какие уж шансы в пятьдесят четыре года.

– Ну сейчас тебе я бы больше восемнадцать не дал, – гораздо мягче польстил ей Левин, – наверное от женихов отбоя нет?

– Здесь с этим строго, – не согласилась девушка.

– И как же вы, такие красивые, тут оказались?

– Я, – пожала плечами Светлана, – до земли не долетела. Оказалась прямо перед дверьми этой комнаты. А когда услышала, как меня зовут – по здешнему имени, вошла в открывшуюся дверь. Так что вы первые, кого я здесь увидела.

– Аналогично, – кивнула ее новая подруга.

– Ну тогда, – замер на мгновенье Борис, размышляя, какой из своих двух, даже трех натур отдать сейчас предпочтение; русская пересилила, – не отметить ли нам это событие бокалом подогретого вина, да под мировую закусь. Пробовали когда-нибудь паштет из соловьиных языков; а омара со спаржей?

– А ты? – засмеялась, еще раз обдав парня теплым облаком благожелательного тепла, Света Кузьмина, она же Ливия, дочь Сципиона.

– А как же, – важно кивнул Левин, и тут же, не выдержав, прыснул, – только что.

– Ты еще скажи, что мы тебе помешали, – присоединилась к их веселью Ирина, подхватывая Кузьмину под локоть.

Марк Туллий оглядел критичным взглядом стол; все было как в лучших домах… тьфу ты – Лондон-то, наверное, еще не построен; Рима, конечно. Впрочем его дом в Падуе немногим римским уступит…

Девушки, несмотря на внешнюю хрупкость, аппетитом обладали отменным. Может они тоже опасались, что этот сон кончится, и придется вернуться к блюдам, приготовленным собственными руками из продуктов, закупленных в «Дикси» про запас? Да и Левин не отставал от них, хотя успел нахвататься изысканных яств до прихода гостий. Римские патриции с душами и здоровыми аппетитами русских, казалось перепробовали все на столе; чужая память услужливо подсказывала: эти устрицы из южной Италии, целиковый журавль из Греции, рябчики (есть ли в них все же кости?) из Малой Азии… Лед в новых бокалах с вином из собственных ледников, так же, как из собственных угодий вон та огромная курица с хрусткой корочкой, размерами превышающая крупного гуся.

Блюда все прибывали и прибывали; парень уже не замечал, откуда выныривали ловкие руки структора… может таких подавальщиков было несколько? Или это вроде бы слабенькое вино заставляет кружиться голову; точно – вино, и нежный смех Светы Кузьминой – такой родной, словно Борис всю жизнь слушал его. Какое-то шевеление у двери сдернуло пьяную пелену с глаз – это Клеон явно пытался привлечь внимание.

– Говори, – повелительно махнул рукой Борис – теперь уже он сам, а не призрак Марка Туллия.